Владимир Литвиненко: «Российская экономика, к сожалению, стратегически ориентирована на экспорт. Но в расчете на одну тонну сырья прибавочная стоимость при переработке примерно в восемь раз больше, чем при добыче. При таком подходе, имея огромные сырьевые ресурсы, мы фактически обречены на нищету»
Ректор Национального минерально-сырьевого университета «Горный», д.т.н., профессор Владимир Литвиненко является признанным экспертом в вопросах развития ТЭК и нефтегазового комплекса России и мира. В продолжение разговора (см. «Работать с «Горным» размахом», «Эксперт С-З» № 44-45 (718) от 26 октября 2015 года) об образовании и жизни одного из самых престижных и обеспеченных (инвестиции в основные фонды составляют ежегодно 1,52,5 млрд рублей) вузов страны, Владимир Литвиненко рассказывает о своем видении стратегии России по освоению Арктического шельфа, об импортозамещении в горной и добывающей отраслях и об ожидании новой технологической эры.
Перерабатывать, нельзя гнать объем вала
– С начала ускоренного курса на импортозамещение в России, после введения санкций и ответного эмбарго, прошло уже около полутора лет. Какие проблемы вы видите по замещению импорта в горной и добывающей отрасли?
– Сегодня мы зачастую подменяем само понятие «импортозамещение», оно стало уже заезженным термином. Как ректор университета могу привести простой пример. Фактически, если вы покупаете парту, то вы хотите получить качественное изделие по минимальной стоимости. И вы будете выбирать среди одинаковых по качеству парт ту, что дешевле. Поэтому задача государства состоит в том, чтобы повысить качество внутреннего производства. Не запрещать покупать импортные товары, но создавать естественную мотивацию покупать отечественные. Они должны быть или лучшего качества, чем европейские, или ниже по стоимости при том же качестве. Но сегодня Россия, имеющая огромнейший потенциал биоресурсов, в том числе леса, не может обеспечить производство парт и школьных стульев, регулируемых по высоте. Ни их качество, ни конструкция, ни внешний вид не соответствуют требуемому уровню. А это миллионы штук. И если посмотреть на все товары, которые сегодня в России производятся, мы обнаружим то же самое. И к отечественному нефтегазовому оборудованию такие же вопросы.
Российская экономика, к сожалению, стратегически ориентирована на экспорт: «Сырье не надо перерабатывать, его надо продавать». Но в расчете на одну тонну прибавочная стоимость при переработке примерно в восемь раз больше, чем просто при добыче. И при таком подходе, имея огромные сырьевые ресурсы, мы фактически обречены на нищету. Это путь в никуда. Кто эту политику ведет, для меня ясно. Я знаю, как начинались либерал-демократические 1990 годы, с четкой установкой: «То, что у вас есть, добывайте, мы вас научим, а в переработку не лезьте – этим займемся мы». К сожалению, этот уклад и сейчас сохраняется.
Сегодня нефтегазовые компании работают на объем вала. Потому что страна сказала: «Чем больше объем, тем лучше», на этом построена вся наша стратегия. Вопрос: нужно ли нам такое количество нефти продавать, конкурировать на этом рынке? Может, следует выходить на мировой рынок с агрохимией, нефтехимией, полипропиленами и т.д., где совершенно другая экономика и другие цены, выше уровень занятости населения и в том числе совсем другой уровень образованности? Так, по данным социологов, в регионе с развитым агрохимическим комплексом уровень интеллекта жителей гораздо выше, чем там, например, где есть одна шахта, и больше ничего. Ведь это все гармонично увязано.
Следует жестко и конкретно установить: сырьевая стратегия России ориентирована не на добычу и продажу сырья, но на повышение спроса на товары внутреннего производства, на развитие внутреннего потребления. Тогда появится спрос на культуру, образование. Например, появится мотивация покупать косметику и парфюмерию не французскую, а русскую. Но если сейчас просто назвать какую-то импортозамещаемую химическую смесь помадой, то ее никто не будет покупать.
– Повлияли ли санкции на отечественный нефтегазовый комплекс? Как вы сегодня оцениваете позицию России на мировом ресурсном рынке?
– Дискуссии о том, как развитию отрасли помешали санкции, я считаю бессмысленными. Мы уже давно перестали выпускать буровые установки, современные уплотнители и другие комплектующие для нефтегазового сектора. Мы их многие годы просто не выпускаем, у нас нет мотивации. А если мы их сейчас не ввозим, если есть ограничения по закупкам, то только по одной простой причине: мы просто платить за них не можем при новом курсе валют. Компании вынуждены экономить, покупать худшее по качеству оборудование, в том числе китайское, часто подержанное, без патентов и лицензий. Последствия закономерны. Мы строим дорогостоящий нефтеперерабатывающий завод, оснащаем его дешевыми агрегатами, и вся эта дорогостоящая система за 700-800 млн рублей из-за сэкономленных, например, на охладителях 2-3 тыс. долларов лопается, и все оборудование сгорает.
Выход один – не надо государству частные компании учить, как им заработанные деньги инвестировать. Государство – регулятор и должно создать мотивацию. Если «Газпрому» или кому-то еще нужен какой-то вентиль или кран, то это дело компании: объявить, к примеру, двухгодичный конкурс на их разработку и изготовление. Из желающих участвовать компаний тут же выстроится очередь. Да, здесь есть и другая проблема: через два года этот победивший отечественный завод станет монополистом в этом сегменте и взвинтит цены выше, чем на аналоги в Китае или в Южной Корее. Но хотя бы появится прецедент для отечественной конкуренции. Но на уровне правительства разбираться в том, какие именно нужно в стране производить задвижки или трубы, – это просто смешно. Рынок есть рынок, не надо в него влезать государству. Государство в рынке только регулятор. Но мы видим часто в законах, что оно пытается любыми путями «нагнуть» производство. Но это не миссия государства.
Давление на Россию путем снижения цен на сырьевые ресурсы на мировом рынке – это еще одно напоминание: что-то в доме ненормально, надо менять стратегию. Это сигнал для самоосознания, для переосмысления нашей миссии, для понимания, что же мы делаем с нашей землей, с нашими недрами. И подумать о наших детях, внуках и правнуках, которые придут на эту землю после нас.
– Кстати, о детях, на университеты в это сложное время возложена особая миссия?
– Меня пугает, что правительство занимается анализом разных экономических аспектов, но не замечает другой проблемы. Фактически объединение Евросоюза и Америки уже произошло, трансатлантический альянс по факту уже существует. Договор о сотрудничестве между Европой и Канадой уже подписан, а Канада, Мексика и Америка в свою очередь имеют свои договоренности. Консолидируются не слабый и сильный игроки, но две силы с высокотехнологичными экономиками. И чтобы не стать разменной монетой, надо стремительно наращивать внутренний спрос. А мы сегодня допускаем приглашение в наши университеты ректоров-иностранцев, чуть ли не директивно заставляем нанимать хотя бы одного зарубежного проректора. Для чего? Для того чтобы они смогли в аудиториях отобрать лучших ребят, дать им гранты и визы на поездку в «лучшие края», максимально оторвать молодежь от семьи. Это даже страшнее, чем мы предполагаем. Этот процесс идет централизованно, на уровне федерального министерства, которое не просто способствует, но заставляет вуз организовывать отбор бакалавров, выдает им стипендии из фондов на обучение, в частности, по горно-геологическому направлению в университетах Америки и Англии. Это хуже предательства, то, что сейчас происходит.
– Может ли Россия сама себя обеспечить оборудованием?
– Оборудование при нефтедобыче – это многомиллиардный сервис. Да, сегодня доминанта у Schlumberger (нефтесервисная компания, на рынке с 1926 года, зарегистрирована в офшорной зоне на Нидерландских Антильских островах, штаб-квартиры расположены в Хьюстоне и Париже. – «Эксперт С-З»). Но я знаю содержательную часть этой компании, ее сделали мы, русские, наполнили русскими специалистами, русскими мозгами. Но фактически сегодня налоги уходят в другие страны, и мозги высасывают тоже другие страны. Они внесли в компанию только одно: культуру ответственности и культуру трудового участия каждого работника.
Вопрос один: что должно сделать российское государство, чтобы такие мозги и руки работали на нашу экономику? Сегодня в этом секторе есть проблемы, и они серьезные. Одна из главных заключается в том, что когда в России исследованиями занимаются иностранцы, предоставляют нам свое оборудование, то налоги с контрактов получают другие страны. Но более печально другое – они имеют то, чего нет у наших компаний: работая на сервисе, они знают всю ту первичную информацию, без которой нельзя ни эффективно разрабатывать, ни эффективно добывать, ни даже эффективно продать то, что разведали. Они знают содержательную часть: какая нефть, как она добывается и т.д. Именно они первыми и наиболее полно узнают все характеристики, а не та российская компания, которая им за эту работу платит. И, когда мы продаем, мы говорим «вроде бы нефть», но какие это запасы, сколько их, – это рисуют они. Вот что страшно. Так, месторождение «Победа» было открыто «Роснефтью» с привлечением международных компаний (ExxonMobil, Nord Atlantic Drilling, специалистов Schlumberger, Halliburton, Weatherford, Baker, Trendsetter, FMC и др. – «Эксперт С-З»). По материалам в западной прессе я знаю, что после получения проб и проведения измерений, пока руководство «Роснефти» еще только получало информацию для расшифровки в России (а результаты необходимо было интерпретировать), приборы параллельно передали эти же данные в центры международных компаний. И, как пишет пресса, когда руководство «Роснефти» от своих сотрудников еще не получило итоговые данные, им уже прислали проекты расшифрованных геологических данных иностранцы. Чтобы показать, кто на самом деле управляет этими месторождениями. И эта проблема гораздо серьезнее, чем кажется: вся фактическая геологическая первичная информация по действующим и по новым объектам находится не столько в руках наших компаний, сколько в компьютерах зарубежных сервисных компаний-лидеров отрасли.
– Нам необходимо создавать такие сервисные компании? О каких инвестициях может идти речь?
– Создавать надо не компании, а условия для формирования конкуренции для появления таких компаний. Это вопрос мотивации, как побудить российские компании самим заниматься этими вопросами, вопрос об эффективности госрегулирования.
Арктика требует Стратегии
– Ресурсный потенциал арктического шельфа сейчас оценивается более чем в 120 млрд тонн условного топлива. Подтвержден ли этот запас геологоразведкой? Как следует выстраивать развитие нефтегазовой промышленности, инфраструктуры с учетом добычи в Арктике?
– Потенциал шельфа действительно огромен. Запасы есть, и их много – это факт, но не исключено, что где-то цифры объемов переоценены, а где-то – занижены. Но в целом мы правильно делаем, что свое присутствие в Арктике всеми силами стараемся застолбить. Нам это нужно больше политически, и не для нас самих, но для нашей страны, для тех, кто будет жить здесь после нас. Арктика – это перспектива, это надежность и стабильность для России. Потому что ресурсы – это рабочие места, это особое усиление государственности, это устойчивость экономики. Без них вообще государство – не государство.
То, что мы делаем сейчас, – это попытки начать работать в арктической зоне, уникальной и своими климатическими условиями, и спецификой населенности и занятости, и экологическими аспектами. Я считаю, государство правильно определило здесь основные приоритеты. Но вместе с тем, применительно к шельфовой зоне, мы должны реально оценивать свои возможности. И пока что мы делаем лишь робкие шаги, которые иногда бывают неоднозначными и даже вредными.
Во-первых, те лицензионные участки, которые выданы госкорпорациям и частным компаниям, с одной стороны – это благо, так как мы рассчитываем, что они будут работать и приносить прибыль. Но наша экономика так выстроена, что любые недра ничего не стоят, когда они в руках государства. Как только они переданы в оперативное управление на временное пользование (потому что недра всегда остаются в собственности государства – это национальное достояние, его нужно сохранять), они сразу приобретают очень большую стоимость. И озвучивая какие-то цифры объемов, ресурсы сразу можно пересчитать в запасы, что мгновенно увеличивает капитализацию компаний. Вот путь, по которому мы идем, и это путь в никуда. Когда государство говорит, что мы разведали столько-то месторождений, надо понимать, что это не само государство сделало, а компании. В России не отработан механизм, как эти запасы будут именно на страну работать, кроме как в интересах развития компаний – это большой вопрос, правильно ли вообще действуем.
Во-вторых, по Арктике сегодня фактически нет никакого нормативного документа, в рамках которого государство и компании работали бы как единая система, исполняющая законы. В любом государстве с рыночной экономикой должны быть правила, по которым все работает: законы и акты, ведомственные нормативные положения и т.д. Но главного документа, позволяющего российским и тем более зарубежным компаниям полноценно работать на шельфе, в России все еще не существует. Мы имеем некую доктрину развития шельфа, тезисную, с общим направлением развития. Но для того чтобы работать по-серьезному, чтобы была реальная программа, было финансирование, государство должно иметь такой основополагающий документ, как Стратегия развития Арктического шельфа, который работал бы как закон. Он должен состоять из нескольких разделов. Первая глава – пояснительная записка: где и для чего мы будем работать. Такая вводная часть у нас вроде бы есть – это как раз и есть доктрина. Вторая глава – это федеральные программы, предусматривающие развитие танкеростроения, ледоколостроения, транспортной инфраструктуры, трубопроводного транспорта, геологоразведки и других смежных областей. Набор этих программ и формирует полный цикл работы, создание всех условий для осуществления добычи и переработки ресурсов. Третья глава – финансовое обеспечение. Если мы рассчитаем, что на выходе получим ежегодный прирост добычи в 20 млн тонн, то будет и источник. Не хватает средств – значит, надо определить, откуда они поступят. Финансовое обеспечение должно быть расписано по годам. И индикаторы второй и третьей главы этого документа должны быть сбалансированы. Чтобы по итогам года можно было отследить, что вот мы пробурили 15 скважин, построили два аэропорта, два атомохода или ледокола. И последняя часть документа, которой сейчас тоже нет, – нормативно-правовое обеспечение реализации этой Стратегии: какие законы и акты надо принять, какие города назвать «арктическими», какие условия создать в регионе, чтобы сюда приезжали работники, как обеспечить их условиями, чтобы там были и дома, и картошка, и детские садики. Это все и есть Стратегия развития Арктического шельфа. Но ее нет.
– Почему топливно-энергетические компании, которые получили лицензии для работы на шельфе и имеют обязательства по бурению, сейчас в основном занимаются сейсморазведкой? Так, Россия здесь в 2014 году пробурила только 11 скважин, а Норвегия – 57.
– Что такое бурение скважин на шельфе? Если мы одну поисковую скважину бурим на континенте, где-то в Ненецком автономном округе, например, то это стоит от 2 до 5 млн долларов. Но если такую же скважину бурить с платформы, то затраты будут выше примерно в 10-20 раз. Я не знаю, сколько стоило Игорю Ивановичу пробурить в «Победу», он не разглашает (Игорь Сечин, президент и председатель правления ОАО «НК «Роснефть»; «Победа» – нефтегазоконденсатное месторождение в Карском море, разведанное ОАО «НК «Роснефть» в результате бурения самой северной в мире арктической скважины «Университетская-1» в сентябре 2014 года. – «Эксперт С-З»), но кое-что слышал и знаю от норвежцев, сколько это стоило.
– Можете уточнить, сколько?
– Поверьте, цифра круглая. Очень круглая. Если мы по этой себестоимости будем бурить то количество скважин, которое нам требуется, то всего нашего ВВП не хватит даже на половину работ. Почему так? Потому что то, что делает министерство и правительство сегодня, раздавая участки, – это неправильно, это далеко от нормального. В рынке все должно распределяться по закону, строго через аукционную систему. Нужно ли госкомпаниям участвовать или не нужно – это вопрос полемики. Но мы должны отдавать не земельные участки, а структуры, в которых хоть какими-то способами определено возможное наличие нефти. Мы же сегодня просто нарезаем участки по тому же принципу, как идет и распределение земли, только под водой. На все эти вопросы ответ один – «профессионализм» государственных регуляторов.
– Какие еще меры, кроме принятия Стратегии, могут побудить компании активнее осваивать российский континентальный шельф?
– Первое, что мы должны были уже давно сделать, – поверхностную электроразведку всего шельфа полностью. Не важно, как, но выявить содержащие нефть структуры. Способы существуют, расходы кажутся большими, но в сравнении – это «три копейки»: на одну тонну прироста запасов изыскания обойдутся примерно 0,1-0,2 доллара. Причем у нас еще сохранились корабли, и аппаратура есть, и даже найдутся специалисты. За два-три года это можно было сделать, но никто и не понимает, что это необходимо было сделать уже давно. Второе: основываясь на этой информации и данным по существующим скважинам, нужно провести единый профиль и реально оценить генезис месторождений, о которых мы сегодня так много говорим, даже не зная природу этой нефти. На третьем этапе, на выделенных участках мы уже должны проводить более точные исследования по определенной программе, по установленным правилам и, что очень важно, по предварительно оцененной методике. Когда государство навязывает компаниям, что нужно пробурить одну скважину и сделать 2D или 3D-съемки, меня всегда это задевает: почему так определили? Будучи регулятором, государство не имеет системы управления процессом формирования задач перед компаниями. Должен быть научный центр, который бы вырабатывал правильность методики разведки, выбирал оптимальную поисковую модель. А сейчас техзадание компаниям пишется под копирку. Это просто непрофессионализм.
– Как вы относитесь к допуску на шельф частных компаний?
– Положительно. Мы десятилетиями изобретали развитый коммунизм, социализм и т.д. Да, вклад есть, много плюсов и в той, и в другой системе, но сегодня в рыночной экономике я четко понимаю: государство не должно вмешиваться в сугубо экономические процессы. Иначе получается «две ноги в разных штанах». С одной стороны, государство участвует в «акционерке», чья внутренняя задача – обойти государство и отдать ему минимум прибыли. А с другой стороны, при нормальных взаимоотношениях с акционерными обществами, государство хочет максимально заработать. Получается, что на этой площадке государство хочет поменьше отдать и побольше получить. Кроме того, частный сектор применительно к эффективности использования своего капитала всегда в сотни раз более эффективен, чем государство – это закон рынка. Государство должно быть жестким регулятором, ведь это машина, механизм насилия над бизнесом, так как это и правоохранительная система, и все контролирующие органы. Если нет доверия к частным компаниям, а для контроля и эффективной работы требуется 3% акций иметь в собственности государства, значит, что-то не в порядке в самом государстве. Ведь у него есть все для того, чтобы создать мотивацию административную, налоговую или любую другую через различные льготы, чтобы компаниям было выгодно и административно необходимо заниматься бизнесом честно. Этого нет сегодня. Поэтому дискуссию о том, частные или не частные компании должны работать на шельфе, надо начинать с того, какую компанию можно называть частной, а какую – государственной. «Газпром»? «Роснефть»? «Транснефть»? Если не брать их конкретно, а просто исходить из законов экономики, то если в бизнесе есть хоть 1% частного капитала, это уже акционерное общество, где закон, как я сказал выше: меньше отдать государству, больше – акционерам.
– Насколько, по вашей оценке, коммерчески успешны первые примеры добычи нефти российскими компаниями на арктическом шельфе?
– Нефть здесь уже реально добывается. Но вопрос в целесообразности и в экономике. Если в континентальной зоне добыча нефти стоит, например, 6-12 долларов за баррель и даже меньше, то на шельфе – от 80 долларов и выше. Зачастую даже имиджевой составляющей здесь не так много, просто для ряда компаний основные финансовые затраты уже пришлись на предыдущие периоды. Тот же «Газпром» сегодня эффективно работает по одной причине: все наши трубопроводы были построены еще во времена СССР. Они до сих пор функционируют, и себестоимость этой системы фактически нулевая, в ее создание «Газпром» не инвестировал. А если надо будет строить новую трассу – это совсем другие затраты и другая экономика. То же Штокмановское месторождение бурили еще до 1990 годов, до Вяхирева (Рем Вяхирев с момента создания 8 августа 1989 года Государственного газового концерна «Газпром» – заместитель председателя правления, с1992 по 2001 годы – глава «Газпрома». – «Эксперт С-З»). Сегодня себестоимость добычи там – копейки, если сравнить с реальными расценками работ. И если начинать сейчас с нуля, возможности возврата инвестиций весьма призрачны. Но для нас это и не нужно. Сегодня на континентальном шельфе в России запасов столько, что хватит и нашим правнукам. Мы извлекаем из недр земли около 20-30% сырья, а наши конкуренты довели эти показатели до 80%. И если просчитать разницу объемов на 1% извлекаемых запасов, то получим дополнительно около 20-40 млрд долларов ежегодно . Это наш потенциал. Запасы на материке у нас колоссальные. Но вопрос другой: чем, кем, какими мозгами мы это будем делать?
Ставки на синтез-газ
– Скептики говорят, что нефти в России осталось лет на 35, а угля – лет на 700. И именно переработка угля – это будущее.
– Наблюдается технологическая яма, не в России, а вообще на Земле. Есть синусоида с циклом примерно в 50 лет (это не я так решил, это сформулировал известный русский экономист Николай Кондратьев еще в середине 1920 годов). Мировая практика показывает, что он был прав. И выход из ямы будет тогда, когда появится прогресс. Предыдущий цикл ознаменовался созданием парового двигателя. Сейчас весь рынок застыл в ожидании нового технологического прорыва, который наступит лет через пять-десять, я уверен. Если рассмотреть тот же Китай: все, что можно, они уже «передрали» со всего мира, технологически переработали, стоимость труда возрастает, детский труд ограничивают – все, они достигли своей планки. И должно появиться то, что поменяет весь мировой технологический уклад. Возможно, это будет связано с генерацией из воды колоссальных объемов энергии. Или должны появиться новые литиевые установки для электродвигателей, новые проводники на основе графита и углеводорода. Есть разные исследования, но пока что это не то. Что-то должно появиться совершенно революционное. Вот два года назад произошел такой локальный всплеск – сланцевый газ. Американцы, японцы и другие, в отличие от России, инвестировали в технологии будущих периодов и нашли ШФЛУ – широкую фракцию легких углеводородов, стали раздавать лицензии компаниям без акцизов и в ущерб стоимости газа, все стали его добывать. Но эффект получили не столь масштабный, как ожидалось, и прогресса особого нет. Сейчас иная история: и Китай, и Америка уже заявили, что будущее энергетики за синтез-газом на базе низких углеводородов: то есть из угля, торфа, древесины в единой системе получается газ более эффективный, чем просто природный. И уже на базе синтез-газа производятся пропилены, углеводороды, агрохимия, нефтехимия. Фактическим подтверждением этого является то, что в Китае только в этом году заложили около 20 новых заводов, которые будут работать на традиционном угле, но с новой прибавочной стоимостью. То есть если с угля мы получаем ВВП один рубль, то пустив его на агрохимию, до 80 рублей. Вот путь, по которому мы идем. Самыми большими запасами угля в мире располагают четыре страны – Америка, Китай, Индия и Россия. И наш потенциал огромнейший. Мы уже добывали в послевоенные годы до миллиарда тонн, сейчас чуть больше 300 млн тонн в год. И я думаю, что если синтез газа на базе угля будет и дальше развиваться, а проблем с экологией там практически нет, то он и станет той серьезной технологической революцией и эволюцией всего прогресса. Пусть это и не новая технология, но реализуемая на другом уровне. И уже сегодня инвестиции в синтез-газ гораздо интереснее, чем вложения в работу с нефтью.
Регион в фокусе
– Как вы считаете, добыча угля в целом и развитие технологий синтез-газа может способствовать поддержанию жизни моногородов, которых в Северо-Западном регионе, в России очень много и будущее которых сейчас неясно?
– Угольные технологии мобильны, но это не панацея. Это тоже вопрос стратегии. Государство должно быть регулятором, а сейчас у нас оно просто наблюдатель. С утра до вечера идут дискуссии, как распределять доходы. Но я не вспомню встречу с компаниями, которые зарабатывают эти деньги, для обсуждения того, что им нужно для роста, как надо развивать производства, в какие смежные сферы нужно инвестировать? Помогать надо не самим компаниям. Надо менять принципиальный подход. Следует создавать производства с рабочими местами, наращивать ВВП. Тогда и проблемы моногородов не будет. Стройте в любом Пикалево заводы на 200-300 рабочих мест, пусть государство в них инвестирует, и не надо ожидать возвращения инвестиций – они будут возмещаться за счет роста благосостояния населения и появления косвенных налогов. Практика показывает, что если занятость в моногороде минимум 10% населения, то все, проблемы нет. Люди должны в рабочее время заниматься делом, реализовываться, найти свое применение. Но если государство будет и дальше не регулятором, а пассивным наблюдателем, то проблема моногородов будет расти. А она уже сейчас является неким геополитическим инструментом давления. Моногорода – это как вопрос огня: если в лесу зимой костер горит, вокруг него и все звери собираются. Если нет производства, нет никаких интересов, и если государство не поджигает спичку для костра, а это и есть целевые инвестиции, создание среды – ничего не получится.
– Какой потенциал у Северо-Запада по добыче различных полезных ископаемых (например, в Архангельской области ведется добыча алмазов). И каким вы видите развитие Санкт-Петербурга?
– Санкт-Петербург, как было еще в диссертации Владимира Владимировича написано, – это город специфический, он геополитически уникален: граница, вода (Владимир Путин защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата экономических наук в Горном университете в 1997 году, когда Владимир Литвиненко уже был здесь ректором. – «Эксперт С-З»). Нам надо наконец-то создать инфраструктуру, объединяющую порт в Усть-Луге, «Большой порт Санкт-Петербург» и все остальные в единую портовую систему с общей навигационной, таможенной системой, с перевалкой, со свободной зоной разгрузки, с терминалами – это то, что должно двигать наш субъект. Используя в том числе те ресурсы, которые добываются в Северо-Западном регионе. Поверьте, алмазы, которые сейчас добывают в Архангельской области, никаким образом на экономике Санкт-Петербурга не скажутся. Если только мы в городе не создадим такие условия, что офисы этих добывающих компаний будет выгодно разместить здесь, чтобы они платили у нас налоги. И рабочие, которые будут развивать технологии и обслуживать производства, обучались тоже здесь. Как в Москве, когда при мэре Юрии Лужкове ведущие компании почитали за честь получить хоть маленькое здание и формально базироваться в столице. Поэтому стратегия местных властей вообще должна быть направлена на то, чтобы максимально стимулировать создание здесь высокотехнологичных рабочих мест. Надо инвестировать в технологическое развитие. Это путь развития Санкт-Петербурга на ближайшее десятилетие, другого варианта у нас нет.
